- Специальный корреспондент
— У меня к тебе доверительный разговор, — сказала жена и посмотрела на дочь.
Та быстро вышмыгнула с кухни. Я положил себе вторую сосиску, помазал ее горчицей и уставился на жену.
— У тебя будет зять! – сказала жена таким голосом, каким на парадах диктор говорит «…на площадь вступают гвардейцы-танкисты!»
Я чуть не подавился своей сосиской. В принципе, я догадывался, что зять у меня когда-нибудь будет. Зять – это хорошо. Про зятя я хоть что-то понимаю. А то вон в деревне у меня есть родственник, так тот вообще, как оказалось, — деверь. Я не знаю, что это такое. А зять – нормально. Ему можно сказать: «Зять! Давай выпьем!» Он скажет: «А давай, тесть!» Мы с ним махнем по сто грамм и я поделюсь с ним сосиской. Или пельменями. Их я тоже мажу горчицей и ем.
Вообще, жена меня кормит, в основном, сосисками, но иногда дает пельмени. Ничего другого она не делает, говорит, что все время отдает ребенку. Ребенок, правда, шляется неизвестно где, дошло до того, что мне уже скоро зятя приведут, а я по-прежнему ем сосиски.
— У тебя будет зять, — повторила жена и достала из кармана кусок бумажки, — его зовут Абу.
— Как?! – не понял я.
— Абу, — повторила жена.
Я растерялся. Почему ж это моего зятя зовут Абу, если я хотел Диму. Или Петю. Или, скажем, Толю. Да хоть Семёна! Абу-то почему? Как я буду с ним говорить, когда мы станем втайне от жены и дочери выпивать на кухне? Как я ему, допустим, скажу «Абу, сынок…»?
— Вообще-то, — призналась жена, — Абу – это сокращенно. А полное имя вот тут.
И она пододвинула ко мне затертую бумажку. На бумажке было написано – АБУЭЛЬУАКАР.
— Ты хочешь, чтоб мы его так звали? – удивился я.
— Я ж не виновата, — сказала жена, — что у него мама и папа ненормальные. Кто ж так родных детей называет!
Она пригорюнилась:
— Господи! Растишь-растишь, а потом приходит какой-нибудь (тут она заглянула в бумажку) …Абу-эль-у-а… Черт! И не выговорить же… Что ей было не влюбиться в нашего русского пацана, а?…
Я почувствовал, как у меня за спиной расправляются крылья. У меня ни разу не расправлялись крылья, эти были первые, молочные. Они расправились и я заорал:
— Это все твое воспитание! Я уже сто лет ничего, кроме сосисок не видел, работаю как на каторге, думал, что хоть с дочкой все нормально. Так нет же! И тут дурдом с арабским уклоном! Доверил ей ребенка на свою голову. Имей в виду: раз уж ты все провалила, теперь хоть готовить научись!
— Зачем? – пролепетала жена.
— Надо! – бушевал я. – Еще спрашивает! — будешь передачи в гарем носить!
В общем, мы поругались, дочь куда-то ушла, а я стал думать. По идее, сказал я себе, это ничего, что он араб. Пушкин вообще негром был, а по-французски говорил, лицей окончил. Этот, наверное, тоже какой-нибудь язык знает. Может, он даже шейх или принц (там принцев много, я читал).
И возможно, у него есть нефтяная скважина. Можно будет нормально жить. Можно вообще туда уехать, там тепло и море есть. Чего нам в Москве мерзнуть! Ничего, что араб. Хорошо даже. Они не пьют, а здесь дочь могла бы и за алкоголика выскочить.
— Стоп! – сказал я сам себе. – А с кем мне тогда на кухне выпивать?..
И тогда я решил, что арабы тоже пьют, но немного. Меня это устраивало, я подумал, что пора бы мне уже и посмотреть на моего Абу. На моего Абуэля. На моего, не побоюсь это произнести, Абуэльуакара. И с четвертого раза действительно произнес.
Дочери я на следующий день сказал:
— Приводи. Только попроси, чтоб он пришел в арабской национальной одежде.
— Зачем тебе это? – не поняла дочь.
— Хочу, — сказал я. – Мне интересно. Моя родительская воля. Они там это понимают лучше, чем ты.
— Ладно, — сказала дочь, — я ему передам. Но вообще ты с причудами…
…Про их обычаи в интернете ничего не было, пришлось самому вспоминать все, что знал.
— Не вздумай кормить его пельменями, — сказал я жене, — там свинина, они этого не едят.
— А чем мне его кормить? – спросила она. — Сосисками?
— Сделай плов с бараниной, — с наивным видом предложил я.
Мне всегда нравился плов, но жена его делать, естественно, не умела.
— А как я его, интересно, сделаю? Я ж не умею! – возмутилась она. – Может он польских замороженных овощей поест?
— Учись делать плов, — отрезал я. – До субботы время есть. Он тебе устроит польские овощи! Абуэльуакар – это тебе не я. У них там женщина должна знать свое место. Позовут к столу – хорошо! Не позовут – тоже спасибо! Так-то…
И я снова почувствовал, как у меня расправляются крылья. На этот раз не молочные, а коренные.
…В субботу я сидел в комнате, оглядывая стол. Хотя, стола-то как раз и не было: стол я сложил и вынес на балкон. Еда стояла на полу, на ковре, а вокруг были живописно раскиданы подушки.
Жена на кухне, поминутно заглядывая в книжку, мешала что-то в кастрюле. Дочери не было. Она ушла за зятем. Я еще раз осмотрел ковер, уставленный салатами из магазина, сходил заглянул в кастрюлю и стал думать.
…Мне ведут зятя. Я попытался представить, что такое «ведут зятя» и получилось, что его тянут как корову на веревке, а он упирается и что-то орет. Так мне не нравилось. Может у него есть машина? Если есть нефть, то должна же быть и машина, так ведь? Значит, он сам приедет. Так получалось хорошо, и я стал прислушиваться к звукам во дворе.
— Открой дверь, — крикнула из кухни жена, — звонят, не слышишь, что ли?
Я выглянул в окно, но никакой незнакомой машины там не было. «Значит, на веревке», подумал я и пошел открывать дверь.
— Заходи, Абу, — сказала дочь. – Знакомься, это мой папа.
— Салям алейкум, — сказал я.
На зяте были наверчены какие-то ткани, на голове тоже было что-то непонятное, а на ногах сандали.
— Замерзли, наверное? – спросил я.
— Да уж не май месяц, — ответил Абу на довольно приличном русском языке. — Колотун ненормальный…
— Именно, — ответил я покровительственным тоном северянина. – Москва в феврале – это Вам не Аравия.
— И не говорите, — согласился араб.
«Покладистый» — подумал я и мы пошли в комнату.
Жене он поклонился. Та, тайком заглянув в бумажку, сказала: «Садитесь, Абуэльуакар, пожалуйста. Будьте как дома…» Все посмотрели на ковер.
Я сел быстро, потому что тренировался. Зять с дочерью тоже быстро. Им что! – она молодая, а он – араб. Жена садилась минут десять.
— Как вам в Москве? – спросил я.
— Нравится, — признался Абу.
— А где вы учитесь? — спросила жена.
— В «керосинке», — ответил Абу. – Университет нефти и газа…
«Точно, шейх!» — подумал я.
— А у родителей ваших, что же, — спросил я, — тоже нефть есть?
Араб задумался:
— Вообще-то, у папы в гараже всегда две полные канистры стоят, а больше нету.
— Вы кушайте плов, — сказала жена. – Я его по специальному рецепту делала. Мне теперь интересно, у вас на родине такой же или нет?
Он снова задумался, потом осторожно сказал:
— Вообще-то, я не знаю. Я дома плов не ем.
— А что вы там едите? – спросила жена.
Абу пожал плечами:
— Да то же, что и все… Картошку, селедку, супы всякие… Борщ с салом…
— Как с салом?! – подскочил я. – Почему с салом?! Вам же запрещено!
Зять посмотрел на меня как на больного:
— Кто это мне в родном Конотопе запретит есть сало?
— Подождите, — пробормотал я, сраженный догадкой, — вы что же, не араб?
— Да какой я араб?! – возмутился зять.
Жена открыла рот:
— А одежда эта вот?… Это как?
— Да я вообще ничего не понимаю, — сказал Абу, — Ленка говорит, отец велел придти в арабской одежде. Откуда я что знаю! Может, у вас тут карнавал с переодеваниями. Я ж одежду по всей общаге искал. А еще и сандали эти. Замерз с вами как цуцык. Прихожу – говорят «салям алейкум», еда на полу стоит… Шо за люди?..
— Подождите, — не сдавался я. – А имя ваше, Абуэльуакар?
— Так то ж не имя, то ж фамилия, — сказал зять, — это у меня от предков, запорожцы кого-то в плен взяли, я и понятия не имею, что оно значит. По паспорту-то я русский. Можно, я хоть с головы-то эту фигню сниму? – вроде, отогреваюсь уже…
Жена грозно кивнула дочери на дверь. Они поднялись и вышли. Я посмотрел на зятя.
— А звать-то тебя как?
— Звать меня Серёга.
Плакали мои нефтяные поля и дом в Аравии. Оно и к лучшему…
— Серёжа, сынок, — сказал я зятю, — давай выпьем!
— Давайте, — сказал Серёга.
Кашич(с)
Та быстро вышмыгнула с кухни. Я положил себе вторую сосиску, помазал ее горчицей и уставился на жену.
— У тебя будет зять! – сказала жена таким голосом, каким на парадах диктор говорит «…на площадь вступают гвардейцы-танкисты!»
Я чуть не подавился своей сосиской. В принципе, я догадывался, что зять у меня когда-нибудь будет. Зять – это хорошо. Про зятя я хоть что-то понимаю. А то вон в деревне у меня есть родственник, так тот вообще, как оказалось, — деверь. Я не знаю, что это такое. А зять – нормально. Ему можно сказать: «Зять! Давай выпьем!» Он скажет: «А давай, тесть!» Мы с ним махнем по сто грамм и я поделюсь с ним сосиской. Или пельменями. Их я тоже мажу горчицей и ем.
Вообще, жена меня кормит, в основном, сосисками, но иногда дает пельмени. Ничего другого она не делает, говорит, что все время отдает ребенку. Ребенок, правда, шляется неизвестно где, дошло до того, что мне уже скоро зятя приведут, а я по-прежнему ем сосиски.
— У тебя будет зять, — повторила жена и достала из кармана кусок бумажки, — его зовут Абу.
— Как?! – не понял я.
— Абу, — повторила жена.
Я растерялся. Почему ж это моего зятя зовут Абу, если я хотел Диму. Или Петю. Или, скажем, Толю. Да хоть Семёна! Абу-то почему? Как я буду с ним говорить, когда мы станем втайне от жены и дочери выпивать на кухне? Как я ему, допустим, скажу «Абу, сынок…»?
— Вообще-то, — призналась жена, — Абу – это сокращенно. А полное имя вот тут.
И она пододвинула ко мне затертую бумажку. На бумажке было написано – АБУЭЛЬУАКАР.
— Ты хочешь, чтоб мы его так звали? – удивился я.
— Я ж не виновата, — сказала жена, — что у него мама и папа ненормальные. Кто ж так родных детей называет!
Она пригорюнилась:
— Господи! Растишь-растишь, а потом приходит какой-нибудь (тут она заглянула в бумажку) …Абу-эль-у-а… Черт! И не выговорить же… Что ей было не влюбиться в нашего русского пацана, а?…
Я почувствовал, как у меня за спиной расправляются крылья. У меня ни разу не расправлялись крылья, эти были первые, молочные. Они расправились и я заорал:
— Это все твое воспитание! Я уже сто лет ничего, кроме сосисок не видел, работаю как на каторге, думал, что хоть с дочкой все нормально. Так нет же! И тут дурдом с арабским уклоном! Доверил ей ребенка на свою голову. Имей в виду: раз уж ты все провалила, теперь хоть готовить научись!
— Зачем? – пролепетала жена.
— Надо! – бушевал я. – Еще спрашивает! — будешь передачи в гарем носить!
В общем, мы поругались, дочь куда-то ушла, а я стал думать. По идее, сказал я себе, это ничего, что он араб. Пушкин вообще негром был, а по-французски говорил, лицей окончил. Этот, наверное, тоже какой-нибудь язык знает. Может, он даже шейх или принц (там принцев много, я читал).
И возможно, у него есть нефтяная скважина. Можно будет нормально жить. Можно вообще туда уехать, там тепло и море есть. Чего нам в Москве мерзнуть! Ничего, что араб. Хорошо даже. Они не пьют, а здесь дочь могла бы и за алкоголика выскочить.
— Стоп! – сказал я сам себе. – А с кем мне тогда на кухне выпивать?..
И тогда я решил, что арабы тоже пьют, но немного. Меня это устраивало, я подумал, что пора бы мне уже и посмотреть на моего Абу. На моего Абуэля. На моего, не побоюсь это произнести, Абуэльуакара. И с четвертого раза действительно произнес.
Дочери я на следующий день сказал:
— Приводи. Только попроси, чтоб он пришел в арабской национальной одежде.
— Зачем тебе это? – не поняла дочь.
— Хочу, — сказал я. – Мне интересно. Моя родительская воля. Они там это понимают лучше, чем ты.
— Ладно, — сказала дочь, — я ему передам. Но вообще ты с причудами…
…Про их обычаи в интернете ничего не было, пришлось самому вспоминать все, что знал.
— Не вздумай кормить его пельменями, — сказал я жене, — там свинина, они этого не едят.
— А чем мне его кормить? – спросила она. — Сосисками?
— Сделай плов с бараниной, — с наивным видом предложил я.
Мне всегда нравился плов, но жена его делать, естественно, не умела.
— А как я его, интересно, сделаю? Я ж не умею! – возмутилась она. – Может он польских замороженных овощей поест?
— Учись делать плов, — отрезал я. – До субботы время есть. Он тебе устроит польские овощи! Абуэльуакар – это тебе не я. У них там женщина должна знать свое место. Позовут к столу – хорошо! Не позовут – тоже спасибо! Так-то…
И я снова почувствовал, как у меня расправляются крылья. На этот раз не молочные, а коренные.
…В субботу я сидел в комнате, оглядывая стол. Хотя, стола-то как раз и не было: стол я сложил и вынес на балкон. Еда стояла на полу, на ковре, а вокруг были живописно раскиданы подушки.
Жена на кухне, поминутно заглядывая в книжку, мешала что-то в кастрюле. Дочери не было. Она ушла за зятем. Я еще раз осмотрел ковер, уставленный салатами из магазина, сходил заглянул в кастрюлю и стал думать.
…Мне ведут зятя. Я попытался представить, что такое «ведут зятя» и получилось, что его тянут как корову на веревке, а он упирается и что-то орет. Так мне не нравилось. Может у него есть машина? Если есть нефть, то должна же быть и машина, так ведь? Значит, он сам приедет. Так получалось хорошо, и я стал прислушиваться к звукам во дворе.
— Открой дверь, — крикнула из кухни жена, — звонят, не слышишь, что ли?
Я выглянул в окно, но никакой незнакомой машины там не было. «Значит, на веревке», подумал я и пошел открывать дверь.
— Заходи, Абу, — сказала дочь. – Знакомься, это мой папа.
— Салям алейкум, — сказал я.
На зяте были наверчены какие-то ткани, на голове тоже было что-то непонятное, а на ногах сандали.
— Замерзли, наверное? – спросил я.
— Да уж не май месяц, — ответил Абу на довольно приличном русском языке. — Колотун ненормальный…
— Именно, — ответил я покровительственным тоном северянина. – Москва в феврале – это Вам не Аравия.
— И не говорите, — согласился араб.
«Покладистый» — подумал я и мы пошли в комнату.
Жене он поклонился. Та, тайком заглянув в бумажку, сказала: «Садитесь, Абуэльуакар, пожалуйста. Будьте как дома…» Все посмотрели на ковер.
Я сел быстро, потому что тренировался. Зять с дочерью тоже быстро. Им что! – она молодая, а он – араб. Жена садилась минут десять.
— Как вам в Москве? – спросил я.
— Нравится, — признался Абу.
— А где вы учитесь? — спросила жена.
— В «керосинке», — ответил Абу. – Университет нефти и газа…
«Точно, шейх!» — подумал я.
— А у родителей ваших, что же, — спросил я, — тоже нефть есть?
Араб задумался:
— Вообще-то, у папы в гараже всегда две полные канистры стоят, а больше нету.
— Вы кушайте плов, — сказала жена. – Я его по специальному рецепту делала. Мне теперь интересно, у вас на родине такой же или нет?
Он снова задумался, потом осторожно сказал:
— Вообще-то, я не знаю. Я дома плов не ем.
— А что вы там едите? – спросила жена.
Абу пожал плечами:
— Да то же, что и все… Картошку, селедку, супы всякие… Борщ с салом…
— Как с салом?! – подскочил я. – Почему с салом?! Вам же запрещено!
Зять посмотрел на меня как на больного:
— Кто это мне в родном Конотопе запретит есть сало?
— Подождите, — пробормотал я, сраженный догадкой, — вы что же, не араб?
— Да какой я араб?! – возмутился зять.
Жена открыла рот:
— А одежда эта вот?… Это как?
— Да я вообще ничего не понимаю, — сказал Абу, — Ленка говорит, отец велел придти в арабской одежде. Откуда я что знаю! Может, у вас тут карнавал с переодеваниями. Я ж одежду по всей общаге искал. А еще и сандали эти. Замерз с вами как цуцык. Прихожу – говорят «салям алейкум», еда на полу стоит… Шо за люди?..
— Подождите, — не сдавался я. – А имя ваше, Абуэльуакар?
— Так то ж не имя, то ж фамилия, — сказал зять, — это у меня от предков, запорожцы кого-то в плен взяли, я и понятия не имею, что оно значит. По паспорту-то я русский. Можно, я хоть с головы-то эту фигню сниму? – вроде, отогреваюсь уже…
Жена грозно кивнула дочери на дверь. Они поднялись и вышли. Я посмотрел на зятя.
— А звать-то тебя как?
— Звать меня Серёга.
Плакали мои нефтяные поля и дом в Аравии. Оно и к лучшему…
— Серёжа, сынок, — сказал я зятю, — давай выпьем!
— Давайте, — сказал Серёга.
Кашич(с)
