История Интересные темы.факты

[autoritet]

Когда Россию ненавидели еще сильнее​

30 ноября 1939 года началась спецоперация, в ходе которой, как ожидалось, части РККА в считаные дни разобьют несравнимо меньшую по численности и слабее вооруженную финскую армию; однако советские войска несли тяжелые потери, а многие страны, несмотря на идущую в Европе войну, начали оказывать Финляндии значительную помощь деньгами и оружием; серьезным ударом оказались введенные против СССР санкции и ожесточенная антирусская кампания в мировых СМИ; и вдруг в начале февраля 1940 года взгляды даже самых ярых противников Кремля значительно изменились.

«Упивались сознанием победы»​

Во всем том, что шокировало кремлевское руководство после начала необъявленной войны, на самом деле ничего неожиданного не было. К примеру, существование серьезных проблем в армии, возникших после массовых арестов командного состава, стало очевидным еще в 1938 году, после боев с японскими войсками у дальневосточного озера Хасан. И в приказе народного комиссара обороны СССР маршала Советского Союза К. Е. Ворошилова №0040 от 4 сентября 1938 года, составленном после разбора хода хасанских боевых действий на заседании Главного военного совета Рабоче-крестьянской Красной армии (РККА), говорилось:

«События этих немногих дней обнаружили огромные недочеты в состоянии ДКФронта (Дальневосточного Краснознаменного фронта.— "История"). Боевая подготовка войск, штабов и командно-начальствующего состава фронта оказались на недопустимо низком уровне. Войсковые части были раздерганы и небоеспособны; снабжение войсковых частей не организовано. Обнаружено, что Дальневосточный театр к войне плохо подготовлен (дороги, мосты, связь).
Хранение, сбережение и учет мобилизационных и неприкосновенных запасов как фронтовых складов, так и в войсковых частях оказались в хаотическом состоянии.
Ко всему этому обнаружено, что важнейшие директивы Главного военного совета и Народного комиссара обороны командованием фронта на протяжении долгого времени преступно не выполнялись. В результате такого недопустимого состояния войск фронта мы в этом сравнительно небольшом столкновении понесли значительные потери — 408 человек убитыми и 2807 человек ранеными».

Тем же приказом определялся комплекс мер для исправления положения. Однако следующие бои с японцами — в Монголии у реки Халхин-Гол, начавшиеся в мае 1939 года, показали, что радикальных перемен в боевой подготовке РККА не произошло. Член Политбюро ЦК ВКП(б), заместитель председателя Совета народных комиссаров (СНК) СССР и член Комитета обороны при СНК СССР А. И. Микоян вспоминал:

«На Халхин-Голе вначале бои были трудные, и наше командование не справлялось. Мы еще не имели численного превосходства. Только потом подтянули силы и получили превосходство. Кроме того, вначале японская авиация проявила себя сильнее, чем советская. И тогда мы вынуждены были из других воинских частей лучших летчиков быстро перебросить в Монголию, потому что до этого в воздухе господствовали японцы.

С прибытием дополнительной авиации мы оказались сильнее в воздушных боях. Была сосредоточена большая группа войск, командующим которой был назначен Жуков. У нас также было большое превосходство в численности войск, в наличии танков, артиллерии. Нам удалось быстро все сосредоточить и организовать, что для японцев явилось неожиданным. Они потерпели поражение, что подняло дух нашей армии, партии и правительства»
Победу, как указывал А. И. Микоян, умело использовали в пропагандистских целях:

«Я помню кинохронику, как японцы собирали труппы оставленных у нас своих солдат и офицеров и грузили в вагоны после перемирия. Это производило сильное впечатление».

Но, по мнению А. И. Микояна, больше всех уверовало в непобедимость РККА ее командование:

«Отрицательной стороной в этом деле было то, что наше руководство армии несколько зазналось, успокоилось на этом, критически не разобрало ход событий… Упивались сознанием победы».

Головокружение от успехов усилилось после начавшегося 17 сентября 1939 года ввода советских войск на территорию Западной Украины и Западной Белоруссии. Хотя эта операция была не столь бескровной, как это описывалось в советской прессе (см.

Для просмотра ссылки необходимо нажать Вход или Регистрация

), но результаты компенсировали все мелкие и крупные огрехи, и повод для гордости был налицо.

Правда, давние недруги советской власти из числа белоэмигрантов утверждали, что этот успех был обеспечен не столько численным и техническим превосходством красноармейских частей и умелым руководством ими, сколько просчетами польской элиты. Известный в 1930−1940-х годах публицист К. Серов писал:

«Польша рассыпалась мгновенно и бесславно…Главной причиной распада Польши были ее "меньшинства".
Мы берем в кавычки слово меньшинства, ибо фактически в Польше меньшинством были сами поляки, угнетавшие не польское большинство. Как ни отвратителен режим Кремля, но русское, белорусское, украинское, галицийское, литовское "меньшинства" встретили русские войска радостно. Так же были встречены немцами гитлеровские части... Поляки были жестоко наказаны за то, что искусственно создали, пользуясь слабостью соседей, лоскутное государство, в котором одно национальное, польское меньшинство, угнетало все остальные национальности, составлявшие большинство».

Как бы то ни было, но военные успехи 1939 года способствовали формированию у кремлевских вождей уверенности в том, что РККА сможет без проблем разгромить финскую армию за неделю-другую. В том случае, если правительство Финляндии не согласится на обмен территориями, который позволил бы отодвинуть советско-финскую границу подальше от Ленинграда и обезопасить этот крупный промышленный центр от быстрого захвата, если вражеское наступление начнется из соседней страны.

А раз война будет молниеносной и успешной, то все доводы и аргументы против начала военных действий без малейшего сомнения отметались. Даже если они исходили от самых компетентных специалистов.

«Наши войска через три дня будут в Хельсинки»​

22 ноября 1939 года полномочный представитель СССР в Швеции А. М. Коллонтай записала в дневнике свои впечатления о поездке в Москву и встрече с председателем СНК СССР и народным комиссаром иностранных дел СССР В. М. Молотовым:

«Телефонный звонок Молотову и часы ожидания. От Москвы в памяти одни ожидания — то телефонных звонков, то в приемной Молотова. Переговоры с финнами туго двигаются. "Вернее, ни с места",— сказал мне один из секретарей Молотова».

В ходе беседы с главой советского правительства А. И. Коллонтай несколько раз возвращалась к вопросу о последствиях военных действий против Финляндии:

«Я старалась кратко, но четко показать Молотову на те неизбежные последствия, какие повлечет за собой война. Не только скандинавы, но и другие страны вступятся за Финляндию. На это Молотов перебил меня: "Вы имеете в виду опять-таки «прогрессивные силы» империалистов Англии и Франции? Это все учтено нами"».

А. М. Коллонтай говорила, что на сторону Финляндии встанут левые круги Европы и Соединенных Штатов. А кроме французского и британского правительств судьбой Финляндии «интересуется Вашингтон». Но убедить В. М. Молотова она не смогла:

«Моя информация встречена была Молотовым решительным отводом. Молотов несколько раз повторял мне, что договориться с финнами нет никакой возможности».

И А. М. Коллонтай процитировала в дневнике его слова:

«Наши требования крайне разумны и скромны. Но финны не хотят договориться.У них на все заготовлен ответ: "Нет, мы не можем принять". Никакие доводы ими не принимаются во внимание».
Поэтому председатель СНК был уверен, что война в сложившейся ситуации — естественный и правильный выбор:

«Нам ничего другого не остается,— твердо добавил Молотов,— как заставить их понять ошибку и заставить принять наши предложения, которые они упрямо, безрассудно отвергают при мирных переговорах. Наши войска через три дня будут в Хельсинки, и там упрямые финны вынуждены будут подписать договор, который они отвергали, будучи в Москве».

При этом руководители СССР полагали, что трудящиеся Финляндии, подобно жителям Западной Украины и Западной Белоруссии, с распростертыми объятиями встретят красноармейцев, пришедших освободить финский народ от тирании капиталистов. А при самом благоприятном раскладе финны еще и поднимут восстание против своих угнетателей. Ведь, как утверждали финские источники, именно такое развитие событий обещали кремлевскому руководству вожди Компартии Финляндии и некоторые представители советских спецслужб.

До 30 ноября 1939 года, дня начала необъявленной войны, в этом же усиленно убеждали и личный состав РККА. Так что бойцы и командиры после пересечения границы были немало удивлены картиной, полностью противоположной той, что им рисовали пропагандисты. Гражданское население из приграничных районов, как сообщали из столицы Финляндии американские и европейские информационные агентства (в газетах и журналах не всегда указывалось их название), заранее эвакуировали. К примеру, в курортном поселке Териоки (ныне Зеленогорск), согласно тем же сообщениям, из нескольких сотен постоянных жителей осталось всего восемь человек.

А сопротивление финских войск, как говорилось в телеграммах информагентств из Хельсинки, усиливалось с каждым советским авианалетом на города Финляндии. В опубликованном во многих изданиях репортаже корреспондента американского агентства International News Service Вальтера Шварца детально описывалась бомбардировка Хельсинки: «Ранним зимним утром небо над финской столицей было освещено заревом пожаров.
Внизу, среди дыма и огня, были заметны резкие вспышки взрывов зажигательных бомб…
Почти всю ночь продолжался исход жителей. Правительство предупредило все гражданское население, что самое лучшее — покинуть временно город на время военных действий оставаться вдали от больших городов.

Трагические сцены происходили у Центрального вокзала, где скопилось много народа. К вокзалу подходили поезда, быстро наполнялись женщинами и детьми и уходили, чтобы дать место новым поездам. Но красные самолеты не дали возможности уехать мирному населению. Бомбы со страшным шумом разрывались вокруг вокзала, самом вокзале и даже на перроне. Здание вокзала рушилось и под его обломками погибло множество невинного народа…

В первый день бомбардировки Хельсинки было убито не меньше 250 человек. Количество раненых пока неизвестно. Сильно пострадали три района города. Технологический Институт совершенно разрушен. Разорвавшейся бомбой выбиты все окна в здании советского полпредства. Один разрыв был настолько сильным, что сразу были разрушены три больших здания».

Одновременно из финской столицы приходили сообщения о ходе боевых действий:

«Советские войска нападают на Финляндию с суши, моря воздуха. Некоторые острова заняты. Красный флот движется к Хельсинки. Весь Рыбачий полуостров руках красноармейцев. Хельсинки подвергся бомбардировкам, по крайней мере три раза…

Финские войска оказывают сильное сопротивление большевикам, особенно ожесточенное на Карельском фронте».

Так что вопрос об успехе наступления РККА оставался открытым. Чего нельзя было сказать об информационной и политической составляющих войны.

 

[autoritet]

продолжение...​

«Моральное эмбарго»​

Авианалеты на финские города и гибель мирного населения сделали подавляющее большинство мировых изданий и радиостанций, и прежде резко критиковавших СССР, ярыми врагами всего советского, ну а поскольку страну продолжали называть Россией, то и русского.

В первые дни советской спецоперации, правда, появлялись публикации, авторы которых писали о том, что в войне не было никакой необходимости. Ведь с учетом теснейших экономических связей СССР и Финляндии Кремль вполне мог принудить упрямых финнов принять свои условия, перекрывая те или иные поставки в соседнюю страну. Это было бы пусть медленнее, но эффективней.

Но очень скоро, после появления реакции европейских и американских государственных деятелей тон публикаций стал абсолютно единодушным. Ведь, как и предупреждала А. М. Коллонтай, политики всех взглядов и направлений (за исключением коммунистов) встали на сторону Финляндии.

Уже в первый день боев, 30 ноября 1939 года, из Лондона сообщали о выступлении премьер-министра Великобритании Артура Невилла Чемберлена в Палате общин, где он сказал:

«Советское вторжение Финляндию представляет собой новую атаку на малую, независимую страну и приведет к новому кровопролитию и страданию беззащитного народа…
В тот же день президент Соединенных Штатов Франклин Делано Рузвельт принял финского посла в Вашингтоне, а затем провел совещание с руководителями Государственного департамента. 1 декабря 1939 года он выступил с обращением, где констатировалось:

«Сообщение о бомбардировке финских городов потрясло Америку».

А 2 декабря 1939 года было обнародовано заявление президента Рузвельта о «моральном эмбарго», где говорилось:

«Правительство надеется, что для прекращения таких бомбардировок американские производители и экспортеры самолетов, авиационных принадлежностей и необходимых материалов будут учитывать, перед тем как вступить в переговоры о сделках с некоторыми странами, что они виновны в бомбардировках».

«Моральное эмбарго» распространялось только на авиацию и формально не налагало на фирмы никаких обязательных ограничений. Но, как сообщали агентства из Вашингтона, на деле все руководители компаний, производящих авиатехнику и все необходимое для нее, а также станки и любые виды вооружений, дали обязательство не отправлять ничего в Советский Союз. Особенно тяжелым ударом для СССР, как утверждала американская пресса, стал запрет на экспорт высокооктанового авиационного бензина, который не производила советская нефтяная промышленность, крайне необходимого для мощных двигателей новейших боевых самолетов.

Кроме того, Соединенные Штаты решили отсрочить все выплаты Финляндии по прежним кредитам. А деньги из очередного, уже подготовленного финского платежа разрешили направить на закупки всего необходимого у американских компаний. Параллельно во всех штатах начался сбор средств для помощи Финляндии. Деньги собирали самые разные группы и организации, но больше всего средств принесла агитационная кампания, которую проводил бывший президент Соединенных Штатов Герберт Гувер.

Американцы финского происхождения, а затем и не только финского начали записываться добровольцами для отправки на войну. И неделю спустя после начала боевых действий документы для проезда в Финляндию получили более 400 человек.

Британское правительство, как сообщали агентства, после некоторых раздумий решило оказать Финляндии помощь вооружениями:
«20 самолетов готовы для отправки в Хельсинки, как и "большое количество всевозможного военного снаряжения"».
Не осталась в стороне и Италия. Ее правительство, как сообщали из Рима, сначала опровергло информацию газет о том, что собирается поставлять Финляндии боевые самолеты и разрешает итальянским летчикам и другим военнослужащим вступить в финскую армию. Но очень скоро отправило в Финляндию 50 бомбардировщиков. А связанная с СССР договором Германия не только разрешила этим самолетам полет над своей территорией, но и дала согласие на их посадку и заправку на своих аэродромах.

Не меньшее раздражение в Москве вызвали и акции итальянских студентов, которые, как считалось, направляли и поощряли итальянские власти. 3 декабря 1939 года около трех тысяч студентов окружили советское полномочное представительство СССР и выкрикивали всевозможные оскорбления. А затем прошли по улицам Рима, неся на руках финского посланника в Италии. После следующей антисоветской студенческой акции в итальянской столице и демонстраций фашистской молодежи в Милане и других городах полпред СССР в Италии Н. В. Горелкин был отозван в Москву.

Протестовали и в других европейских столицах. В Лондоне и Париже демонстранты выбили стекла в зданиях советских полпредств. А члены парламентов этих и других государств требовали немедленного разрыва дипломатических отношений с СССР.

Однако только этим политическое давление на Советский Союз не ограничилось.

«25 миллионов долларов на нужды войны»​

Взять Хельсинки за три дня не удалось. Не состоялось и восстание финских трудящихся, к которому призывал глава созданного в занятом советскими войсками поселке Териоки правительства Финляндской демократической республики финский коммунист и видный деятель Коммунистического интернационала О. В. Куусинен. Но, будучи уверенными в победе, советские руководители решили заключить с этим правительством договор, о котором агентства 3 декабря 1939 года сообщали из Москвы:

«После переговоров с участием Сталина, Молотова, Ворошилова и Куусинена — главы "Финляндской демократической республики",— подписан пакт взаимной военной помощи на 25 лет. Кроме того, коммунистическое правительство уступает СССР 8 островов близ Кронштадта и о. Ганге, Рыбачий и Средний полуострова с Петсамо (Печенгой) близ Мурманска и 25 000 кв. миль близ Ленинграда. Взамен "Финляндия" получает 40 000 кв. миль Карелии и 300 000 000 марок другое возмещение в 150 миллионов. Договор может быть продлен еще на 25 лет. СССР гарантирует ежегодно торговлю на 800 000 000 марок и будет продавать финнам Орудие по дешевой цене. Оба правительства объявляют, что войну спровоцировали империалисты Финляндии и Англии. Москва дает новому правительству 25 миллионов долларов на нужды войны».

В ответ делегации многих стран в тогдашнем аналоге ООН — Лиге наций решили ускорить рассмотрение жалобы Финляндии на действия СССР, хотя еще днем ранее все сомневались, решится ли эта организация как-либо воздействовать на Советский Союз мерами экономического или иного характера.

Самым неприятным для Кремля оказалось то, что финны использовали против него в Лиге наций его же Орудие. Финский делегат Эйно Рудольф Холсти, выступая на заседании Лиги наций в Женеве 11 декабря 1939 года, в качестве главного аргумента использовал цитаты из речей недавнего советского наркома иностранных дел СССР М. М. Литвинова, произнесенных с той же трибуны: «Признание мятежного правительства является уже самим по себе актом интервенции».
«Для защитников мира настала пора назвать вещи своими именами и агрессоров назвать агрессорами, независимо от того, как они замаскированы. Никакой международный принцип не оправдывает агрессии, военного вмешательства, вторжения другую страну или нарушения международных соглашений».

Его выступление имело успех и повлияло на позицию колеблющихся делегаций. Потом представители СССР много говорили и писали о нарушении устава Лиги наций при голосовании по советскому вопросу. Но 14 декабря 1939 года Советский Союз был исключен из Лиги наций.

А издания за пределами СССР обратили особое внимание на ту часть речи финского делегата, где говорилось о нарушении советскими войсками правил ведения войны:

«Мы не можем только международными резолюциями защищать наш народ от пуль, бомб, ручных гранат и газов».

Тема применения РККА химического Орудия в Финляндии, несмотря на опровержения со стороны Москвы, еще долго не сходила со страниц различных изданий. И лишь несколько недель спустя немногие газеты признали, что никаких реальных фактов, подтверждающих использование ядовитых газов, не существует.

Нужно отметить, что вал всевозможных обвинений СССР во всех смертных грехах, причем как имевших под собой основания, так и абсолютно голословных, нарастал день ото дня, превращаясь в подобие информационного цунами.

 

[autoritet]

«О травле нас всемирной прессой»​

20 декабря 1939 года А. М. Коллонтай записала в дневнике:

«Ни о боях на Карельском перешейке, ни о травле нас всемирной прессой записывать не хочу. "Печенка пухнет",— говорил мой отец в таких случаях».

Но в результате мощнейшей антисоветской кампании в крайне неприятном положении оказались русские эмигранты. Враги большевиков, воевавшие с ними, вдруг стали козлами отпущения за финскую операцию РККА.
В Нью-Йорке судья Коррен, рассматривая дело бывшего финского боксера-чемпиона, подравшегося с полицией, при вынесении приговора сказал подсудимому:
«Жаль, что вы не расправились с каким-нибудь русским. Мы имеем здесь некоторых, которых не мешало бы вам избить».
А чикагская газета «Русское обозрение» 16 декабря 1939 года сообщала:
«В Европе были случаи избиения русских, изгнания их из квартир, отказы в работе и т. д.

В Америке был случай, когда подрядчик, строивший дом для русского, на второй день после нападения большевиков на Финляндию, отказался продолжать постройку дома. На уверение хозяина, что он не большевик, а, наоборот, бежал от большевиков, подрядчик сказал: "А вы русские все большевики, только прикидываетесь небольшевиками"».

Преследования стали настолько массовыми, что в дело решил вмешаться бывший глава Временного правительства А. Ф. Керенский.

«Керенский,— сообщали агентства,— категорически отрицает, что русские эмигрантские круги, как сообщали некоторые европейские газеты, поддерживают вторжение».

Но в том же заявлении бывший российский премьер указал, что советско-финскую границу следовало изменить, но мирным путем. И эмигрантам лучше не стало.

Пострадали и иностранные друзья СССР. На фоне событий в Финляндии резко активизировала свою работу Специальная комиссия по расследованию антиамериканской деятельности, называвшаяся еще Комиссией Дайса по фамилии ее сопредседателя — конгрессмена Мартина Дайса. Накануне начала конфликта она была очень близка к своему закрытию из-за обвинений Мартина Дайса в связях с крайне правыми организациями.

Но антикоммунистические настроения в обществе помогли ему оправдаться и сохранить комиссию и пост в ней. А также взяться за разгром Коммунистической партии Соединенных Штатов. Попутно комиссии удалось раскрыть механизм получения видными коммунистами паспортов на чужие имена, которые использовались для поездок в СССР.
Не исключалось, что тем же способом добывались документы и для агентуры советских спецслужб.

И этот канал был перекрыт.

«Травля всемирной прессой» сказывалась и на друзьях СССР в других странах. В Канаде, например, был арестован и осужден редактор русскоязычной газеты «Гудок». В тюрьмах оказались и многие другие коммунисты по всему миру.

И все же основной удар прессы был направлен на РККА. Агентства рассылали, а издания неустанно печатали мнения разнообразных экспертов о Красной армии. В первые дни советско-финского конфликта комментарии были более или менее сдержанными. Так, из Парижа сообщали:

«Здесь удивляются медленному движению советских войск в Финляндии, которое совершенно не соответствует пропорции сил этих государств».

Но по мере ужесточения боев оценки становились все более неприятными для советского командования. Так, 17 декабря 1939 года американское агентство United Press распространило оценку РККА финским командованием:

«Бои на финской территории уже установили:

1) Что, имея массу хороших орудий, большевики пользуются ими неумело;

2) Попадание орудий очень плохое, тогда как финны славятся аккуратной стрельбой;

3) Снаряды большевиков очень плохие, многие не взрываются;

4) Танки Красной армии хорошие, но характер местности на Карельском перешейке затрудняет их действия;

5) Вся стратегия наступающих отрядов выработана очень плохо, что объясняется знаменитой чисткой командного состава.

Командиры боятся принимать ответственные решения…».

От финских и других аналитиков доставалось и советской авиации, и флоту. Однако все они даже не подозревали, насколько плохо в действительности обстоят дела в частях РККА, оказавшихся не подготовленными к тяжелым боям, особенно при температуре ниже минус 30−35 градусов (см.

Для просмотра ссылки необходимо нажать Вход или Регистрация

).

Но к более или менее соответствующим действительности оценкам примешивалась чистая пропаганда. Финское командование сообщало, а иностранные корреспонденты распространяли информацию о постоянных победах финского Орудия. Сотнях захваченных невредимыми советских танков, десятках ежедневно сбиваемых самолетов, потопленных кораблях балтийского флота, тысячах попавших в плен, убитых и замерзших красноармейцах.

Информация о грандиозных успехах финской армии оказывала воздействия на умы не только обывателей, но и политиков. И 19 декабря 1939 года агентства сообщили из Парижа:
«Верховный Военный Совет союзников сегодня постановил оказать Финляндии самую широкую моральную материальную помощь, поскольку это не будет вредить войне с Германией».

И реальная и мощная помощь начала поступать в Финляндию. Немало вооружений, включая самолеты, отправляли через Норвегию и Швецию Соединенные Штаты. В глубокой тайне, твердя о своем нейтралитете, отправляли Орудие и добровольцев и шведы.

При этом поток отрицательных оценок РККА в последующие недели не уменьшался. Из разных столиц, включая Берлин, приходили сообщения о том, что генералитет и политики утверждают, что с Красной армией и СССР как военной державой можно больше не считаться. Самые яростные критики Красной армии утверждали, что советские генералы попытались скопировать блицкриг вермахта в Польше. Но сделали это, не понимая сути операции. А потому получился «Обезьяний блицкриг».

Не снижалось в прессе и количество информации о грандиозных успехах финских войск. Поэтому не было ничего удивительного в том, что в январе 1940 года одно из агентств сообщило о возникшем у командования финской армии беспокойстве. Генералы опасались, что в странах, предоставляющих военную помощь, сочтут, что у финнов уже достаточно Орудия и денег достаточно для победы над русскими, и прекратят поставки и выплаты.

Однако у случившихся перемен была совершенно иная причина.

«Финляндия обречена»​

В конце января 1940 года известный писатель и военный обозреватель газеты New York Post Флетчер Пратт обратил внимание на изменение характера сообщений от финского командования. Из них исчезли названия населенных пунктов и заявления о количестве трофеев и пленных. И проанализировав всю информацию, Флетчер Пратт пришел к неутешительным для финнов выводам:

«Советский перевес количестве солдат и силе артиллерийского огня уже начинает сказываться... Чем больше война превращается позиционную, тем хуже для финнов и тем лучше для большевиков».

А главный итог его анализа гласил:

«Финны страдают от недостатка живой силы».

Это можно было бы счесть выводом, основанным исключительно на умозаключениях аналитика. Но 24 января 1940 года А. М. Коллонтай записала в дневнике:

«Сегодня начало официальных переговоров о мире. Период зондажа позади. Финны официально обратились к шведскому правительству с просьбой о посредничестве.

Финны хотят мира».

А президент Финляндии Кюёсти Каллио, выступая перед финским парламентом, объявил, что его страна понесла огромные потери и готова заключить почетный мир. В комментарии к его речи видного публициста-эмигранта М. Е. Вейнбаума говорилось:

«Он знает, что Финляндия обречена, что, несмотря на ее героическое сопротивление, она, в конце концов, если не к весне, то к лету, будет раздавлена и что спасти ее могут только скорый мир или широкая помощь извне людьми и военным снаряжением. Только том случае, если финны получат не менее 500 самолетов и армию 200 000 бойцов, они могут рассчитывать на успешность своего дальнейшего сопротивления…

Финны сами признают, что чудеса не имеют обыкновения повторяться и что их силы близки к истощению».

Однако надежды на получение помощи выглядели, мягко говоря, очень шатко. Красная армия приближалась к линии железной дороги, связывавшей Финляндию с Швецией. А именно по этому пути доставлялись все грузы для войны и населения. Ведь морской путь был заблокирован минами и охранялся советскими кораблями.

М. Е. Вейнбаум упомянул и о еще одном обстоятельстве:

«Ежедневные полеты сотен бомбовозов над городами и селами Финляндии расстраивают тыл, питающий фронт, и подтачивают мораль населения.

В своей молниеносной войне в Польше наци самым тщательным образом расстроили тыл страны. Это облегчило их удар по польским армиям. Большевики могут добиться тех же последствий, хотя не так скоро, как это удалось немцам».

Публицист призывал продолжать оказывать помощь Финляндии. И не он один. Поэтому французы вместе с англичанами обещали прислать на помощь финской армии экспедиционный корпус. Причем, как сообщали все те же неутомимые корреспонденты агентств, по большей части состоящий из бежавших во Францию поляков и чехов. Однако так и не прислали.

Финское правительство в ходе переговоров о мире продолжало упорствовать, ожидая помощи, и бои не прекращались. Окончательно договориться на советских условиях удалось только 12 марта 1940 года. После того как Красная армия прорвала главный финский оборонительный рубеж — линию Маннергейма.

 

[autoritet]

Как релоцировали в Казахстан главного оппозиционера Троцкого Л.Д.​

95 лет назад, 25 января 1928 года, снятый со всех постов, исключенный из ВКП(б) и высланный из Москвы Л. Д. Троцкий прибыл к месту ссылки — в Алма-Ату, причем отправить его из столицы СССР удалось только со второй попытки, применяя силу и разнообразные ухищрения.

«Отобрать у него эту расписку»​

Сообщение о событиях в Москве произвело за пределами СССР настолько «ошеломляющее впечатление», что в первый момент в него даже отказывались верить. Ведь 10 января 1928 года рижский корреспондент американского агентства Universal service телеграфировал:

«Сообщают из Москвы, что Троцкий, Раковский, Радек, Зиновьев, Каменев и несколько лидеров оппозиции сосланы в отдаленные местности России и Сибири».

То, что генеральный секретарь ЦК ВКП(б) И. В. Сталин и его окружение ведет ожесточенную борьбу с внутрипартийными конкурентами, было хорошо известно. Как и то, что Л. Д. Троцкий и другие поддерживавшие его высокопоставленные руководители проиграли в этой борьбе — их лишили руководящих постов и вывели из состава ЦК и ЦКК ВКП(б). А после попытки собрать 7 ноября 1927 года, в день десятой годовщины Октябрьской революции, оппозиционно настроенных граждан на альтернативные демонстрации в Москве и Ленинграде, их исключили из партии.

Но все же очень трудно было поверить в то, что ближайших соратников В. И. Ленина, которые вместе с вождем мирового пролетариата совершили октябрьский переворот, строили советское государство и приближали мировую революцию, могут, как в царские времена, отправить в Сибирь.
Не вызвали большого доверия и появившиеся тогда же, 10 января 1928 года, сообщения берлинских газет, в которых передавалось сделанное Л. Д. Троцким заявление: «Только силой меня смогут заставить отправиться в ссылку».
Сомнения исчезли, когда позднее в тот же день пришло подтверждение из советской столицы — от московского корреспондента германской газеты Berliner Tageblatt Пауля Шеффера, приславшего тот же список высылаемых оппозиционеров.

Следующее сообщение Пауля Шеффера из Москвы пришло только через неделю, и эта задержка была вызвана действиями советской цензуры. Из телеграмм иностранных корреспондентов в редакции цензоры вычеркивали любые упоминания о ссылке Л. Д. Троцкого и других видных оппозиционеров, и советские телеграфисты могли передавать эти корреспонденции только в таком усеченном виде. Чтобы обойти запреты, сообщения о происходящем с бывшими вождями сначала доставлялись кем-то из выезжавших из СССР иностранцев в Ригу или другие близлежащие зарубежные города, и лишь затем, оттуда их отправляли в редакции телеграммами.

«Троцкому,— говорилось в сообщении Пауля Шеффера,— в решительной форме было предложено уехать из Москвы 17 января. Раньше ему предлагалось проживать в ссылке в одном из менее глухих городов Сибири (по другой версии, в Астрахани).

После отказа Троцкого приехать в ГПУ для подписания ордера о ссылке с заявлением, что он ему был объявлен, чины ГПУ вынуждены были отобрать у него эту расписку у него на квартире».

Пауль Шеффер отмечал, что после этого место ссылки Л. Д. Троцкого было изменено на Алма-Ату. Об этом же говорилось и в других изданиях.

Однако следующее сообщение корреспондента Berliner Tageblatt, опубликованное 18 января 1928 года, в отличие от предыдущих, описывало версию отъезда Л. Д. Троцкого, значительно отличающуюся от данных из других источников.

«Собралась толпа до трех тысяч человек»​

«Троцкий,— писал Пауль Шеффер,— уехал в понедельник 16 января в 9 часов 20 минут вечера… К моменту приезда его на вокзал на площади собралось более 1500 человек, которые встретили его приветственными криками и пением "Интернационала".

Троцкий приехал незадолго до отхода поезда в сопровождении нескольких агентов из ГПУ. Он был бледен, но держался с достоинством. Он не сделал попытки обратиться к демонстрантам с речью. Агенты ГПУ не трогали его и только следовали позади его. Когда поезд тронулся, провожавшая Троцкого толпа, начала кричать "Да здравствует единая компартия", "Да здравствует единый Коминтерн", "Да здравствует СССР"».

Несколько позже издания во многих странах опубликовали иную версию тех же событий, изложенную американским журналистом Максом Истменом, который жил в 1922−1924 годах в Москве и хорошо знал немало высокопоставленных советских руководителей. Он утверждал, что получил информацию от некоего находившегося в СССР французского коммуниста:

«Ссылка Троцкого была назначена на 16 января. Его должны были доставить на ближайшую станцию Перово. К назначенному часу на станции Перово собралось 10 000 рабочих. Пришлось отложить ссылку на 18-е. Рабочие не верили, осматривали поезда, оставались на вокзале и полотне ж. д. 4 часа, с целью не допустить отхода поезда.
Многие из них поехали к дому Троцкого, где ГПУ арестованы были 47 рабочих».

Сведения о том, что приверженцы Л. Д. Троцкого действительно были на железнодорожных путях, дополнила известный советский литературовед О. М. Грудцова. В той части мемуаров, где она вспоминала о своей знакомой — большевичке Антоновой, говорилось:

«Некогда она, среди других таких же одержимых, легла на рельсы, когда Троцкого "выдворяли"».

Но, судя по записям сына Л. Д. Троцкого — Л. Л. Седова, первая попытка отправить его отца в ссылку состоялась не на станции Перово, а на вокзале в Москве. И наиболее полное описание этого события давалось в шифротелеграмме, которую 17 января 1928 года секретарь ЦК ВКП(б) С. В. Косиор послал отправившемуся в поездку по Сибири И. В. Сталину:

«В связи с предполагавшимся отъездом Троцкого, вчера на вокзале собралась толпа до трех тысяч человек, преимущественно учащихся и совслужащих, среди них были Муралов, Богуславский, Грюнштейн, также много пьяных. Троцкого не было, так как в последний момент постановили, ввиду болезни жены, отложить его выезд на два дня. Толпа пыталась задержать поезд, кричала "долой жандармов", "бей жидов", "долой фашистов", избила некоторых сотрудников ОГПУ. Грюнштейн, знавший об отсрочке отъезда Троцкого, агитировал организоваться для массовых проводов в среду. Удалось мирным путем толпу оттеснить от вокзала и рассеять. Задержано 19».

Но, как оказалось, распространение информации о том, что Л. Д. Троцкий будет отправлен в Алма-Ату 18 января 1928 года, было уловкой чекистов.

 

[autoritet]

«Пришлось выломать дверь»​

«17-го,— пересказывал слова своего источника Макс Истмен,— агенты ГПУ явились внезапно к Троцкому и предложили ему уехать. Троцкий отказался, говоря, что ссылка назначена была на 18 и что он еще не собрал книг и вещей».

Л. Д. Троцкий, как писал его сын, вместе с членами семьи и оказавшимися в квартире знакомыми заперся в дальней комнате и потребовал телефонного разговора с руководством ОГПУ. Но ни председателя В. Р. Менжинского, ни его зама Г. Г. Ягоды якобы не было на месте. И Л. Д. Троцкий категорически отказался добровольно отпереть дверь и ехать на вокзал.

Все дальнейшие события в шифровке С. В. Косиора описывались сжато:

«Пришлось взять силой и нести на руках, так как сам идти отказался, заперся в комнате, пришлось выломать дверь».

Но просто и гладко все было только на бумаге.

«Л. Д. сносят с лестницы,— писал Л. Л. Седов.— Позже он рассказывает забавную подробность: т. к. несущих было всего трое — им было тяжело, все время невероятно пыхтели и часто останавливались отдыхать».

Затем охранники втиснулись в один легковой автомобиль с релоцируемыми:
«На дворе несколько недоуменных лиц.
В машине нас 9−10 человек, битком, друг на друге.
В окно видим машины впереди и сзади — "провожают"».
Вероятность того, что на вокзале вновь соберутся приверженцы Л. Д. Троцкого, была мизерной. Позвонить ни ему, ни членам семьи никому не дали. Но вынос бывшего вождя из квартиры сопровождался немалым шумом, так что чекисты приготовили еще один трюк.

Поезда на восток уходили с Казанского вокзала, но на Каланчевской (сейчас Комсомольской) площади машины неожиданно повернули к Ярославскому вокзалу.

«Въезжаем во двор,— вспоминал Л. Л. Седов,— кто-то вскакивает на подножку и указывает путь. Высаживаемся почти у платформы… Л. Д. ведут под руки, затем начинают нести… У платформы стоит отдельный вагон (Сев. Дор. 5493) с паровозом».

Но в поезде такого сокращенного состава путешествие продлилось недолго.

«Итак, мы едем,— писал сын Л. Д. Троцкого.— Где-то дальше нас должны прицепить к поезду "Москва—Ташкент". Едем без необходимых самых вещей, без перчаток, галош — а ведь зима. "Поезд" наш переходит с Северной дороги на Казанскую и доходит до станции Фаустово, верстах в 50-ти от Москвы. Останавливаемся саженях в 80−100 от платформы; будем дожидаться ташкентского поезда».

После присоединения вагона к поезду была составлена шифровка С. В. Косиора И. В. Сталину с главным итогом:
«Сегодня в два часа отправили Троцкого под конвоем в Алма-Ату».
Не были забыты в шифровке и пытавшиеся организовать многолюдные и запоминающиеся проводы Л. Д. Троцкого его ближайшие соратники:
«Вечером арестуем Муралова и других бывших на демонстрации. Будут приняты меры по дальнейшему изъятию наиболее активных участников и организаторов демонстрации».

Через день, 19 января 1928 года, И. В. Сталин ответил:

«Шифровку о художествах Троцкого и троцкистов получил».

После отправки Л. Д. Троцкого в Алма-Ату табу на сообщения о его ссылке и остальных ссыльных было отменено.
«Нач. ГПУ,— телеграфировал Л. Д. Троцкий из Алма-Аты в Москву,— препятствует выехать на охоту, отказывается дать письменное постановление. Это равносильно замене ссылки арестом»

«Квартира отведена без отхожего места»​

18 января 1928 года ТАСС распространил сообщение, в котором говорилось:

«Ввиду установления преступной антисоветской нелегальной деятельности троцкистов и сапроновцев признано необходимым применить в качестве минимальной меры обеспечения интересов пролетарского государства высылку из Москвы 30 активных участников этих "групп", в том числе Троцкого, Смирнова И. Н., Серебрякова, Радека, Муралова Н. И., Белобородова, Сапронова, Смирнова В. М., Харечко, Смилги, Вардина, Сафарова, Сосновского и др.

Ряду других лиц (Раковскому, Богуславскому, Дробнису и др.) предложено выехать из Москвы.

Что касается вышедших из оппозиционного блока Зиновьева, Каменева и др., то, как известно ТАСС, ввиду их заявления о подчинении всем решениям и условиям XV съезда ВКП(б), они направлены партийными органами на работу на местах».

О том, как живет в ссылке один из недавних высших руководителей страны, газеты не сообщали, зато появлялось все больше критических статей о Л. Д. Троцком и карикатур. А в конце января 1928 года началась волна смены названий всего, что носило его имя.

Так, город Троцк, естественно, по просьбе трудящихся был переименован в Чапаевск.

Но о положении, в котором оказался Л. Д. Троцкий, немало написал он сам. К примеру, в письме к единомышленникам, датированном 27 февраля 1928 года, рассказывалась история его поездки и обустройства в ссылке:

«В вагоне мы оказались совершенно без вещей. В результате бесконечных телеграмм вещи послали все. Нагнали нас вещи только на седьмой или восьмой день, уже в Пишпеке (Фрунзе). Ехали мы так долго вследствие снежных заносов. Из Пишпека выехали на грузовике. По дороге изрядно озябли. Через Курдайский перевал ехали на телегах, это верст тридцать. Дальше опять на автомобиле, высланном навстречу из Алма-Аты. Вещи шли следом в грузовике, причем сопровождающие умудрились потерять два чемодана с наиболее нужными вещами: погибли мои книги о Китае, Индии и прочие. Приехали мы в Алма-Ату ночью 25 января, поместили нас в гостинице.

Должен по чистой совести признать, что клопов не оказалось».

В город собиралось переехать правительство советского Казахстана, и квартиры были в дефиците, но опять с помощью многочисленных телеграмм Л. Д. Троцкий добился выделения жилплощади. Правда, квартира имела множество недостатков, о чем он тогда же, в феврале 1928 года, телеграфировал в Москву:

«По-прежнему живу семьей в гостинице. Квартира отведена без отхожего места, с разрушенной кухней, зато возле ГПУ, исключительно для удобства последнего».
Однако все бытовые трудности ничуть не мешали Л. Д. Троцкому руководить, как считали в Кремле, контрреволюционной работой троцкистов. Так что в начале 1929 года последовала следующая принудительная релокация — в Турцию. Провожали и сопровождали его с семьей только сотрудники ОГПУ. Появления толп поклонников и «одержимых» женщин, ложащихся на рельсы, не допустили.

Со временем историю с отправкой Л. Д. Троцкого в алма-атинскую ссылку основательно подзабыли, и теперь словосочетание «ложиться на рельсы», хотя и ассоциируется с кремлевским руководителем, но с совершенно другим.