Он привычным зорким взором осмотрел купе плацкарта, и отметив про себя –«Да, это просто лохи, гражданка», плюхнулся на нижнюю полку.
Виталий долгими поездами, с пересадками, ехал домой из тюрьмы. Он отсидел десять лет, и побывал в разных лагерях Совецкого Союза: и на Кавказе, и в Сибири, и на Мангышлаке, в Казахстане.
Виталию, как и всех заключенным, платили деньги за работу, но не выдавали, а скаладывали на книжку. Он и сам подзарабатвал неплохо, и за десять лет накопилась огромнная, многотысячная сумма, которую он и вез домой, засунув деньги с Лениным на купюрах, в свой потертый портфель. Этот поезд вез его уже прямо к дому, попутчики были люди простые, не знавшие огромного подпольного мира тюремной жизни, которая, как торфяной пожар, невидимый глазу, подстилала собой всё подсовецкое существование.
Виталий сел по дури, как и почти все, сидевшие с ним на зоне. Он подрался на танцах как раз на Целине, куда, с дуру, поехал с молодой женой. Светило ему года полтора условных – по молодости, и незначительности преступления. Но судья потребовал крупную сумму, тем более от чужака- приезжего. Суммы такой у Виталия не было, и потому ему вкатали не за драку, а «за ограбление с применением холодного Орудия», - ибо у кого-то пропали часы, и на месте драки нашли раскрытый перочинный нож.
Виталий рад был выпить с «цивильными», он хорошо играл на гитаре, знал огромное количествто стихов и историй. Вы часто видели таких зэков после зоны. Отличало их, как и Виталия, отсутствие багажа. Его не было, или было мало.
Зато у Виталия было много наколок, например, с портретом Ленина и подписью, расшифровка которой была известна только зэкам, и означала примерно: «Спасибо вождю, что срок небольшой».
Утром Виталий проснулся. Никого в купе уже не было, он, по зэковской привычке, сразу же проверил, на месте ли нож. На месте. Он проверил портфель. И портфель был цел и хрустел бумагой внутри.
Жена встретила Виталия, и, конечно, зарыдала. Она ждала его, только один раз за все годы уступив ухаживаниям одного приезжего инженера.
- Ничего, теперь мы заживем,- гордо сказал Виталий.
- Мы теперь, Матрена, – богатые люди, сказал он и расстегнул портфель.
Глаза отказывались верить: да, портфель был полон, но там были свртки газет, а не деньги.
«Сволочи, сволочи!» - подумал Виталий. «Это значит, Николай с дружком, попутчики!». Виталий добавил про себя и еще много слов лагерного языка, совсем непонятных тем, кто никогда не сидел.
В Совецком Союзе уголовникам, отсидевшим длинные сроки, полагался, в нарушение даже совецких законов, и ещё один, дополнительный, год отсидки. Это была не тюрьма, это было специальное режимное общежитие, куда они должны были возвращаться каждую ночь.
Менты издевались над ними в этой микро-зоне, ибо знали, что каждое нарушение зеков, самое малое, будет означать новый срок.
Виталия это особенно злило и глаза его наливались кровью, при каждом новом издевательстве толстого надзирателя.
С другой стороны, Виталию даже нравилось в общаге попасть в знакомый ему мир: десять лет в тюрьме и лагерях – это как две нормальных жизни, "нормальной жизни", которую Виталий давно забыл. Ночами они тайно делали чифирь, резались в карты на деньги, а многие и промышляли уже украденным.
И жене и ребенку Виталий и так-то уже стал чужим, а месяцы жизни на полноги совсем сломали семейную, так и не начавшуюся жизнь. Он ведь был совсем нищим, и самую мелочь, которую имеют все, даже нищие совецкие люди на воле имеющие через обрастание и убожество многих лет, себе позволить не способный.
Помучавшись с Матреной, отвыкший от простейших правил жизни, Виталий снова уехал в Сибирь, на какие –то прииски, потом где-то не то сказал, снова попал в историю, и снова, как уже «рецидивист» получил приличный срок. Сидел он опять на Магышлаке.
Николай же с дружком были рады безмерно, обворовав пьяного зэка: деньги они поделили, но тратили их не сразу. Купили не по старой машине, а по новому мотоциклу. Да еще и осталось, и много. Деньги они перепрятывали, а женам сказали, что мотоциклом их наградили на работе, по поводу какого-то совецкого юбилея.
- Не верю я тебе, не верю, - правда, говорила его теща, набожная старорежимная старуха.
Споры были и с напарником, когда они, в тайне от всех собирались, и праздновали свое богатство за плотно закрытыми дверями в сарайке у Николая.
- А ты знаешь, жалко всё –таки мужика. – сказал как-то Напарник. Сидел, бл•ть, пахал в тайге и пустынях, строил там на стройках коммунимзма, а мы – раз и...
- Да не болтай ты, - зло оборвал его Николай, которого самого часто посещали такие как-бы мысли, - не надо было рот разевать!
В один из таких тайных вечерних собраний, в дверь настойчиво постучали. Это были менты. Николай в панике, не знал, что делать. Напараник открыл.
- По поступившему сигналу, вы гоните тут самогон! – сказал молодой милиционер.
Всё обошлось. На этот раз обошлось. Но они уже были взяты. как все в СССР, на кого «поступал сигнал», на учет.
За ними посматривали, и раздосадованные неудачной первой облавой, только и искали, к чему бы прицепиться.
И однажды – поймали: Николай разругался со своим напарником, началась поножовщина, соседи вызвали милицию, она приехала, и обнаружила, кроме двух порезанных мужиков, в крови и рвани, и оставашиеся ещё несколько тысяч рублей. Всё вскрылось.
Денег на взятку не было и у них: рубли, конечно, сразу конфисковали (взяв и себе в карман пару сотен, тогда – огромный капитал). Нашли и написали нужные статьи.
Долго читая и название и адрес зоны, куда он был послан после пересыльной тюрьмы, и долго вспоминая откуда он узнал это странное слово, Николай вдруг понял, да-да: и место отбывания срока, которое упоминал Виталий, тоже называлось: «МАНГЫШЛАК».
Когда их, с собаками, выгружали из вагонов, Николай почему –то подумал, что обратного пути ему отсюда, из этой общаги за колючей проволокой, не будет.
Виталий долгими поездами, с пересадками, ехал домой из тюрьмы. Он отсидел десять лет, и побывал в разных лагерях Совецкого Союза: и на Кавказе, и в Сибири, и на Мангышлаке, в Казахстане.
Виталию, как и всех заключенным, платили деньги за работу, но не выдавали, а скаладывали на книжку. Он и сам подзарабатвал неплохо, и за десять лет накопилась огромнная, многотысячная сумма, которую он и вез домой, засунув деньги с Лениным на купюрах, в свой потертый портфель. Этот поезд вез его уже прямо к дому, попутчики были люди простые, не знавшие огромного подпольного мира тюремной жизни, которая, как торфяной пожар, невидимый глазу, подстилала собой всё подсовецкое существование.
Виталий сел по дури, как и почти все, сидевшие с ним на зоне. Он подрался на танцах как раз на Целине, куда, с дуру, поехал с молодой женой. Светило ему года полтора условных – по молодости, и незначительности преступления. Но судья потребовал крупную сумму, тем более от чужака- приезжего. Суммы такой у Виталия не было, и потому ему вкатали не за драку, а «за ограбление с применением холодного Орудия», - ибо у кого-то пропали часы, и на месте драки нашли раскрытый перочинный нож.
Виталий рад был выпить с «цивильными», он хорошо играл на гитаре, знал огромное количествто стихов и историй. Вы часто видели таких зэков после зоны. Отличало их, как и Виталия, отсутствие багажа. Его не было, или было мало.
Зато у Виталия было много наколок, например, с портретом Ленина и подписью, расшифровка которой была известна только зэкам, и означала примерно: «Спасибо вождю, что срок небольшой».
Утром Виталий проснулся. Никого в купе уже не было, он, по зэковской привычке, сразу же проверил, на месте ли нож. На месте. Он проверил портфель. И портфель был цел и хрустел бумагой внутри.
Жена встретила Виталия, и, конечно, зарыдала. Она ждала его, только один раз за все годы уступив ухаживаниям одного приезжего инженера.
- Ничего, теперь мы заживем,- гордо сказал Виталий.
- Мы теперь, Матрена, – богатые люди, сказал он и расстегнул портфель.
Глаза отказывались верить: да, портфель был полон, но там были свртки газет, а не деньги.
«Сволочи, сволочи!» - подумал Виталий. «Это значит, Николай с дружком, попутчики!». Виталий добавил про себя и еще много слов лагерного языка, совсем непонятных тем, кто никогда не сидел.
В Совецком Союзе уголовникам, отсидевшим длинные сроки, полагался, в нарушение даже совецких законов, и ещё один, дополнительный, год отсидки. Это была не тюрьма, это было специальное режимное общежитие, куда они должны были возвращаться каждую ночь.
Менты издевались над ними в этой микро-зоне, ибо знали, что каждое нарушение зеков, самое малое, будет означать новый срок.
Виталия это особенно злило и глаза его наливались кровью, при каждом новом издевательстве толстого надзирателя.
С другой стороны, Виталию даже нравилось в общаге попасть в знакомый ему мир: десять лет в тюрьме и лагерях – это как две нормальных жизни, "нормальной жизни", которую Виталий давно забыл. Ночами они тайно делали чифирь, резались в карты на деньги, а многие и промышляли уже украденным.
И жене и ребенку Виталий и так-то уже стал чужим, а месяцы жизни на полноги совсем сломали семейную, так и не начавшуюся жизнь. Он ведь был совсем нищим, и самую мелочь, которую имеют все, даже нищие совецкие люди на воле имеющие через обрастание и убожество многих лет, себе позволить не способный.
Помучавшись с Матреной, отвыкший от простейших правил жизни, Виталий снова уехал в Сибирь, на какие –то прииски, потом где-то не то сказал, снова попал в историю, и снова, как уже «рецидивист» получил приличный срок. Сидел он опять на Магышлаке.
Николай же с дружком были рады безмерно, обворовав пьяного зэка: деньги они поделили, но тратили их не сразу. Купили не по старой машине, а по новому мотоциклу. Да еще и осталось, и много. Деньги они перепрятывали, а женам сказали, что мотоциклом их наградили на работе, по поводу какого-то совецкого юбилея.
- Не верю я тебе, не верю, - правда, говорила его теща, набожная старорежимная старуха.
Споры были и с напарником, когда они, в тайне от всех собирались, и праздновали свое богатство за плотно закрытыми дверями в сарайке у Николая.
- А ты знаешь, жалко всё –таки мужика. – сказал как-то Напарник. Сидел, бл•ть, пахал в тайге и пустынях, строил там на стройках коммунимзма, а мы – раз и...
- Да не болтай ты, - зло оборвал его Николай, которого самого часто посещали такие как-бы мысли, - не надо было рот разевать!
В один из таких тайных вечерних собраний, в дверь настойчиво постучали. Это были менты. Николай в панике, не знал, что делать. Напараник открыл.
- По поступившему сигналу, вы гоните тут самогон! – сказал молодой милиционер.
Всё обошлось. На этот раз обошлось. Но они уже были взяты. как все в СССР, на кого «поступал сигнал», на учет.
За ними посматривали, и раздосадованные неудачной первой облавой, только и искали, к чему бы прицепиться.
И однажды – поймали: Николай разругался со своим напарником, началась поножовщина, соседи вызвали милицию, она приехала, и обнаружила, кроме двух порезанных мужиков, в крови и рвани, и оставашиеся ещё несколько тысяч рублей. Всё вскрылось.
Денег на взятку не было и у них: рубли, конечно, сразу конфисковали (взяв и себе в карман пару сотен, тогда – огромный капитал). Нашли и написали нужные статьи.
Долго читая и название и адрес зоны, куда он был послан после пересыльной тюрьмы, и долго вспоминая откуда он узнал это странное слово, Николай вдруг понял, да-да: и место отбывания срока, которое упоминал Виталий, тоже называлось: «МАНГЫШЛАК».
Когда их, с собаками, выгружали из вагонов, Николай почему –то подумал, что обратного пути ему отсюда, из этой общаги за колючей проволокой, не будет.
